Не стало Джерома Дэвида Сэлинджера.

Еще одного классика.

А был ли классик-то?

Не пророк, не борец, не проповедник... Даже не Мастер.

Собственно, и опубликовано-то всего ничего, том-два, не больше. Главное -- знаменитые «Над пропастью во ржи» (1951), «Девять рассказов» (1953), «Френни» (1961), «Выше стропила, плотники!» (1963), еще несколько повестей.

И внезапный бесповоротный уход из литературы -- в полный затвор, когда ни новых публикаций, ни контактов с журналистами; молчание да время от времени вспыхивающие скандалы в связи с судебными исками, которые он из своего одиноко стоящего на холме дома-цитадели в Корнише (штат Нью-Хэмпшир) предъявлял за любые попытки вторгнуться в его частную жизнь. И так же периодически возобновляющиеся гадания общественности, падкой на всякого рода окололитературные пиарные хеппенинги: что же все-таки значит молчание Сэлинджера?

Конечно, это было событие. Только-только завоевать громкую мировую славу, стать, как теперь принято говорить, культовым и вдруг зарыть-замуровать все набирающий силу и зрелость талант. Это при том, что даже во время войны, служа в армейской контрразведке и участвуя в высадке союзных войск в Нормандии, Джером таскал с собой пишущую машинку.

Мне пришлось как-то писать о значимости его молчания, и должен сказать, что мое мнение не изменилось: молчание его дорогого стоит. В эпоху тотальной девальвации слова, крушения важнейших смыслов и ценностей, а также базарной окололитературной суеты оно говорило о многом. Не знаю, была ли это осознанная стратегия для привлечения к себе внимания, творческий кризис, религиозное обращение, элементарная жажда тишины или что-либо иное. Так или иначе, его затворничество стало символичным.

Его читательскую аудиторию иногда пытаются сузить до подростков и студентов. Вряд ли это так, хотя интеллектуализм его героев-вундеркиндов, казалось бы, мог только оттолкнуть многих. Но что основной читатель Сэлинджера именно из этого возрастного круга -- несомненно. Да писатель дальше юности и не двинулся -- все его главные герои остались в ней. Невротичные, с сумасшедшинкой, с большими претензиями, со всякими закидонами, одновременно доверчивые и подозрительные, добрые и озлобленные, наивные и мудрые, открытые и надменные, они пытаются приспособиться к современной реальности и до крови обдираются об нее. Не кому-нибудь, а именно Сэлинджеру удалось запечатлеть духовные метания юности, выразить ее максимализм, ее неутолимую жажду искренности и чистоты, ее травматичный опыт взросления и самоутверждения. Однако если бы дело ограничилось только этим, вряд ли его «умники» -- что бунтарь Хоуфилд, что прозорливец Тедди, что вся фантастическая семейка Глассов -- получили такой отклик и такое признание.

Сэлинджер сумел почувствовать и выразить витающее в воздухе эпохи умонастроение. И суть не только в его пресловутом увлечении дзен-буддизмом, которое как раз в ту пору и не без его содействия входит на Западе в моду. Не он единственный из писателей-современников, противопоставляя естественность, простоту, просветленное приятие жизни и смерти (жизнесмерти) холодному рационализму и унылому прагматизму, обращал взгляд на мистический Восток (вспомнить хотя бы Гессе или Дж. Керуака). Писатель с его исканиями человеческой подлинности помогал личности духовно определиться в послевоенном мире, подавляющем не только своими сложностью, жесткостью и отчуждением, но и торжеством пошлости и рутины.

А вот помогал ли выстоять? Итоги его исканий подчас озадачивают. Самый умный и авторитетный его герой Симур Гласс, непризнанный поэт, видящий цель исключительно в самом процессе творчества, призывает увидеть глубочайший смысл и поэзию в самых обыденных, самых будничных проявлениях жизни. И он же добровольно уходит из жизни, заставляя окружающих гадать о причинах.

Трагическая парадоксальность Сэлинджера, неспособность его героев найти себя в обычной повседневной реальности, их готовность к духовным озарениям и эскапизм -- все это и сегодня отнюдь не утратило своей актуальности. Как писал Блок, юность -- это возмездие. Мы можем только гадать, что оставил после себя проживший 91 год писатель и есть ли в его наследии что-то общеинтересное, действительно художественно ценное.

Ясно одно: без этого имени представить литературу ХХ столетия невозможно. Если бы Сэлинджера не было, его нужно было бы выдумать.