«Умирайте вовремя/ Помните регламент...»/ Вороны,/ вороны/ надо мной горланят <...> Обещаю вовремя/ выполнить завет -- / через тыщу/ лет!

Не сдержал обещания. Умер, едва вступив в свой 78-й год. После долгой и мучительной болезни. После полувека с лишком непрерывного и ошеломляющего стихового полета. Парками, скверами/ счастье взвилось./ Мы были первыми./ С нас началось -- // рифмы, молитвы,/ свист пулевой,/ прыганья в лифты/ вниз головой!/ Сани, погони,/ искры из глаз./ Все -- эпигоны,/ все после нас...(1956). Ну да, «поэт -- всегда первый, или никакой». Андрея Вознесенского истово любили и яростно отвергали, но «никаким» назвать его было невозможно. Его корили за манерность и амбициозность, легкомысленное обращение с серьезными темами и эксплуатацию чужих «приемов», холодную мастеровитость и упоение публичным успехом, многописание и самоповторы, эгоцентризм и жадный интерес ко всему, что творится на Земле и в ее окрестностях, сиюминутность, богохульство, замаскированный конформизм, удачливость... Корили за то, что когда-то (обычно -- в отрочестве и юности) любили его (особенно молодого да раннего) так, как любят лишь великих поэтов. За то, что видели в нем законнейшего наследника Маяковского, Пастернака и Цветаевой, а то и Пушкина с Лермонтовым. За то, что он на любых виражах оставался (или казался, или умел себя представить) ясноглазым подростком, чье восхищение миром, возлюбленными (всегда -- первыми и единственными), друзьями (всегда -- в чем-то да гениями), деревьями, закатами, барами, храмами, аэропортами, стихами, статуями, картинами, танцами, ритмами, океанами и звездами неотделимо от столь же бурного и неприкрытого восхищения собой. За то, что он был Вознесенским -- и другого такого не было. И никогда не будет.

Он верил в свою поэзию, отождествляя ее с поэзий вообще. Прежняя готовила явление Вознесенского, будущая вырастет из его головокружительных творений. И он поможет этому великолепному будущему -- всеми недюжинными силами. О чем и рапортовал своему главному -- никогда им не виденному и совсем по-иному о поэзии мыслившему -- учителю: Вы ушли,/ понимаемы процентов на десять./ Оставались Асеев и Пастернак./ Но мы не уйдем -- / как бы кто не надеялся! -- / мы будем драться за молодняк. // Как я тоскую о поэтическом сыне/ класса «Ан» и «707-Боинга».../ Мы научили/ свистать/ пол-России./ Дай одного/ соловья-разбойника!.. // И когда этот случай счастливый/ представится,/ отобью телеграмму, обкусав заусенцы:/ «ВЛАДИМИР ВЛАДИМИРОВИЧ/ РАЗРЕШИТЕ ПРЕСТАВИТЬСЯ -- / ВОЗНЕСЕНСКИЙ».

Соловьи-разбойники если и народились, то свистят (уж которое десятилетие) совсем не по-вознесенски. Оставалось уповать на себя и то настающее, что так долго ждалось и звалось, да все никак в настоящее обратиться не сподобилось. Арифметика архимедленна -- / скоростной нас возьмет канун./ Я вернусь спиралью Архимедовой:/ ворона или гамаюн? / Не угадывая последствие/ распрямится моя душа,/ как пересаженное сердце/ мотоциклиста и алкаша. // Все запрещается? Заверещается./ Идут циничные времена./ Кому химичится? В Политехнический./ Слава Богу, что без меня./ Политехнический, полухимический/ прокрикнет новые имена. // Поэты щурятся из перемен:/ «Что есть устрица? Этот пельмень?»/ Другой констатирует сердечный спазм:/ «Могут ли мужчины культивировать оргазм?» ... Все завершается? / ЗАВЕРЕЩАЕТСЯ!

И после торжествующего опровержения промежуточной неудачи, после обещания нового пиитического взрыва -- не остановиться: И дебаркадерно, неблагодарно,/ непрекращаемо горячо/ пробьется в птичьей абракадабре/ неутоляемое «ещё!» // Еще продлите! Пускай хрущобы./ Жизнь -- пошло крашеное яйцо!/ Хотя б минуту еще. Еще бы -- / ЕЩЕ!

Это финал совсем недавней (2008), имитирующей подведение итогов и, увы, итоговой поэмы «Большое заверещание». Здесь бы поставить точку, но рвутся из памяти другие строки. О нерожденных поэмах. О пожаре в Архитектурном. Об осени в Сигулде. О соседствующих антимирах. О левом крайнем. И о сирени, которую везли из Варшавы в Москву в 1961 году. Ах, чувство чуда -- седьмое чувство.../ Вокруг планеты зеленой люстрой,/ промеж созвездий и деревень/ свистит/ трассирующая/ сирень!/ Смешны ей -- почва, трава, права...

P.S. Читаю почту: «Сирень мертва».

P.P.S. Черта с два!

Как же в эту сирень верилось. И как -- вопреки всему -- иногда еще верится.