Итан СТИФЕЛ был главной звездой Мариинского фестиваля. Премьер New York City Ballet, несколько лет назад перешедший в American Ballet Theatre, перед своим дебютом в реконструированной мариинской «Баядерке» (завершившимся стоячей овацией) дал интервью Екатерине БЕЛЯЕВОЙ.

-- Где вы родились? Ваши родители из балетных?

-- Я родился в Пенсильвании. Мой папа простой служащий, он то и дело менял работу. Мама -- домохозяйка, сидела дома со мной и сестрой. Я хотел во всем подражать сестре, ходил за ней повсюду. А когда она решила заниматься балетом, меня оправляли в студию вместе с ней, так как один дома я был неуправляем: ломал мебель, носился как бешеный -- в общем, делал глупости. Ну вот сидел я и смотрел на сестру, долго сидел и смотрел, пока не понял, что тоже хочу заниматься. И данные оказались неплохие.

-- Если бы сестра делала что-то другое, вы бы также увлеклись чем-то другим?

-- Несомненно. Если бы не сестра, я бы точно не пошел в балет. Кстати, до балета сестра, а за ней и я занимались художественной гимнастикой. Но нам надоело.

-- Каким образом вы оказались в школе при «Нью-Йорк Сити Балле»?

-- В разгар нашего увлечения балетом папа работал в тюрьме и как раз получил новое назначение в Нью-Йорк. Нас с сестрой взяли в эту самую школу, мои данные всех восхитили, и в 16 лет я стал артистом NYCB.

-- А почему через шесть лет вы покинули театр?

-- Я станцевал там почти весь сольный репертуар Баланчина и Роббинса, но я чувствовал, что не расходую весь данный мне ресурс. Артист обязан думать о карьере, нельзя стоять на месте. Я четко осознавал, что могу больше. В АВТ были и Баланчин, и Роббинс, и Петипа и, главное, на меня начали ставить живые хореографы. Без этого невозможно. Я работал с Твайлой Тарп, Марком Моррисом и другими.

-- Сейчас много танцуют Баланчина во всем мире, какое исполнение нравится вам, нью-йоркское или европейское? Как, по-вашему, его нужно танцевать?

-- Должна быть задана нужная скорость и определенная четкость движений, это необходимо баланчинской технике. А оттенки стиля зависят от разных национальных школ. Баланчин ставил пятьдесят лет назад, с течением времени он сам многое менял в своих постановках, вплоть до формы пачек. Он адаптировался к месту, где ставил спектакли. Он чувствовал время, так почему мы должны замораживать его наследие? Парижский Баланчин очарователен, нью-йоркский неподражаем, русский имеет право на существование. Тот, что танцуется сейчас в Нью-Йорке, не похож на тот, что был при Баланчине. Но адаптация стиля -- это и есть школа выживания. Баланчин создавал балет в Америке много лет назад, зачем нам возвращаться в ту эпоху? Это же каменный век американского балета. Влияние Баланчина на все, что было потом, столь велико, что нет нужды в него возвращаться, реанимировать первозданное.

-- Вас очень любят в Петербурге. Вам здесь нравится?

-- Иначе я бы не приехал. Я безумно полюбил Питер. Все нравится: архитектура, реки, каналы. Я иногда сбегаю из театра, чтобы побродить по городу, где чувствую себя как дома.

-- Как вы себя чувствуете в исторической "Баядерке" Петипа?

-- Могу сказать, что в Мариинском театре я чувствую присутствие Петипа. Этот стиль несут даже стены театра. Я хожу и думаю: вот роскошный театр, где живут редакции балетов Петипа, две "Баядерки", две "Спящие", другие раритеты. Этот "дом Петипа" мне очень сложно понять, я не привык копировать кого-то, хочу адаптировать американского Солора (я уже танцевал другие редакции "Баядерки") на мариинской сцене. Думаю, что останусь сам собой, не стану просто таскать костюмы по сцене. Попробую сместить акценты, это интереснее, чем делать канон. Но я очень нервничаю.

-- Какой странный у вас подход. А сюжет вас волнует?

-- Я не задумываюсь. Артист может все. У меня нет специального настроя на сюжет, я и грим исторический не накладываю (если честно, я, как все американцы, за чистую природу, за green peace, ну, в общем, совсем против грима). Обо всем расскажет тело, жесты. Зачем людям смотреть на то, что они привыкли видеть. Пусть посмотрят, как я делаю, пусть будет шок.

-- Критика вас не смутит?

-- Я не читаю ничего о себе. У меня есть цель, и я иду к ней. Меня не могут остановить чьи-то мнения. Их очень много. Зритель -- самый серьезный критик. Если я не в форме, мне это дадут знать очень просто, в тот же момент, как я провалюсь. Мой менеджер собирает вырезки, отсылает родителям, они клеят в альбомы, изучают. Может, и мне это когда-нибудь понадобится.

-- Не хотите войти в историю?

-- Есть люди, которые пришли в балет, чтобы проснуться звездами, которые войдут в историю. Я хочу быть вовлеченным в процесс. Это сводит меня с ума, безумно увлекает. Быть звездой с обложки просто скучно. Я хочу думать о следующем дне, о том, что танцую завтра.

-- А что будет в финале балетной карьеры?

-- Думаю, что интересно будет возглавить какой-нибудь театр, АВТ например (смеется). Точно знаю, что не буду ставить балеты. Не хочу работать в зале над постановками. Мне нравится вести большое дело.

-- Вы не любите «звездность», а вас замечают в Нью-Йорке в компании кинознаменитостей.

-- Да, дружу с некоторыми. Но я не богемный человек. Просто есть сложившаяся компания, куда входят многие из АВТ, голливудские артисты, художники. Свободного времени так мало, и чтобы провести его с толком, нужны хорошие друзья. Еще работа в АВТ вынуждает к некоторым формальностям. Допустим, есть человек, который спонсирует твой очередной театральный сезон. Чтобы обеспечить себе работу, нужно появляться там, где тебя просят.

-- А кто из кинозвезд вас вдохновляет?

-- Роберт Де Ниро, наверное. Иногда Шон Пенн.

-- Вас интересует мода?

-- Я много думаю о работе, а мода отнимает много времени. Конечно, я люблю хорошие вещи, но у меня нет ничего от кутюр. Но и в этом есть смысл. Вещи от модельеров накладывают на тебя свой стиль, в них нужно быть каким-то определенным. Я формирую свой гардероб по своему вкусу.

-- Какое кино любите?

-- Мне близки японцы, раньше увлекался Куросавой. Вместе с мамой и сестрой смотрю мюзиклы. Великие итальянцы не теряют свежести. Но я не говорю, что могу что-то взять извне. Наш балетный мир очень богат внутри и очень замкнут. Это зрительские иллюзии, будто что-то на кого-то влияет. Зрители и критики хорошо образованы и всегда что-то придумывают. Им это интересно. Я-то хочу оставаться Итаном Стифелом.

-- Но я не отступлю, пока вы не назовете любимого художника XX века.

-- А я назову -- Кандинский и Уорхол. Но это сейчас я говорю.

-- А вам нравится рисковать? Как вы поступаете в экстремальных ситуациях?

-- Я не имею права рисковать. Думаю, что я мирный человек. Но если нужно сказать "да пошел ты", я скажу. Но не больше.

-- Есть про вас еще одна легенда. Якобы вы гоняете по Нью-Йорку на «Харли-Дэвидсоне». Это что, мода такая -- приезжать в театр на мотоцикле?

-- Есть момент моды. Но если вы имеете в виду премьера Парижской оперы Николя Ле Риша, то с ним я вряд ли смогу потягаться в скорости. Я все-таки нормальный человек.